[url=ринудительное подчинение закону неминуемо приводит к отчуждению людей и от закона, и от власти]http://www.polit.ru/lectures/2008/06/26/pain.html[/url]
В традиционных обществах отчуждение от формальной социальной среды усиливает необходимость роста доверия к «своей» ближайшей среде. В ней деловые отношения обходятся без квитанций и расписок, при этом нет и обмана. В детрадиционализированных – и «своя» среда становится чужой, в таких условиях деловые отношения гарантируются только страхом получить пулю в лоб. Между тем даже в криминальной среде отношения, основанные только на страхе, считаются неустойчивыми, излишне рискованными. Даже уголовники хотят жить «по понятиям», т.е. в соответствии с некими этическим нормами, пусть и весьма специфического характера, а их нарушение – это «беспредел». Сильнейший удар по неформальным отношениям наносит кризис доверия. В упомянутом исследовании Россия не принимала участия, но зато там была представлена Украина. Так вот, свыше половины опрошенных в этой республике с подозрением относятся даже к своей ближайшей социальной среде, подчеркивая в анкете подсказку: «большинство будет стараться вести себя нечестно». Если сравнить Украину и Россию по материалам социологических исследований, то можно заметить, что уровень тревожности и подозрительности в нашей стране еще выше, чем у наших украинских соседей.
Каковы следствия слабой сохранности социальных традиций и высокой атомизации, низкого уровня доверия в российском обществе? Мне часто приходилось слышать такие рассуждения: «Западная модель модернизации, основанная на правовых формальных институтах, не подходит для России с ее традицией неуважения к закону. Ближе нам опыт Сингапура, в котором авторитарная модернизация дала неплохой результат». Вот уж пальцем в небо. В Сингапуре, как и в других странах Юго-Восточной Азии, авторитарная власть опирается на хорошо сохранившиеся традиционные институты, она эксплуатирует традиционные этические нормы – послушание, уважение к старшими, к чести рода, семьи и т.д. А на что опереться нашему авторитаризму, если специфика России, во всяком случае подавляющего большинства ее населения и на большей части ее территории, как раз в слабой сохранности и малой значимости традиционных неформальных норм? В таких условиях нам легче двигаться на Запад к праву, чем на Восток – к традиции.
Почему же все-таки Салтыков-Щедрин воспринимается как наш современник, почему мы наблюдаем повторяемость именно тех стереотипов поведения, которые так сильно препятствуют утверждению конституционного строя в России и переходу ее от власти авторитета к власти закона? Да потому, что сохраняются фундаментальные черты в российских условиях жизни, они и воспроизводят культурный код.
Российская система инерционна, но не традиционна. Несущим каркасом этих условий является господство природных ресурсов в экономике при дефиците человеческих. В какие-то времена эти «ножницы» сжимались за счет прикрепления населения к территории, а в другие – прикреплением ее к государству и оскоплением социальных свойств человека, его гражданских качеств. Но одновременно происходил и рост безответственности государева человека: «Барин правит – пусть за все и отвечает. Барин думает, что он платит – пусть думает, что я служу. Барин имеет собственность – пусть он ее и охраняет». Как торговала Россия сырьем при Петре – так и торгует, только вместо леса и пеньки продает лес и газ. Как сажали государи воевод и бояр на кормление – так и сажают. Воспроизводятся нравы города Глупова. Самое главное: как не было в России общества, способного контролировать государство и воспринимать себя как основной элемент политической системы, так его и нет.