ЕСТЬ края, где светло и тепло человеку жить, где даже в бедности и житейских огорченьях есть утешение – солнечный луч, играющий в оконном стекле, переливающийся на белой (непременно белой!) стене огнём и радугой. А в окрестностях Вятки солнце жадничает – выходит редко, греет скупо. Летом часто находят тучи, сеют мелкий, нудный дождь; зимой снега сыплются: как навалит сугробов – не пролезешь, не перескочишь. Для заезжего туриста – экзотический “местный колорит”, для здешнего жителя – привычные обстоятельства, а для чужого человека, что не по своей воле сюда прибыл, – тоска, скука и вечная обида.
Стефан Гриневский оказался в российской глухомани после польского восстания – один из многочисленных (наивных, бог мой!) мальчиков, покушавшихся сформировать мятежническую шайку. К тому времени, о котором пойдёт у нас речь, он служил не то письмоводителем не то счетоводом, пил водку и поколачивал старшего сына, который чаще прочих детей подворачивался под горячую руку.
Источник http://www.rian.ru/culture/
Сын этот получил в наследство двойную, тройную обиду – на отца, на среду, на судьбу. Самого лучезарного и светлого, что бывает у человека, что даёт ему силы выживать: счастливого детства, солнечной родительской любви, горячих семейных уз – всего этого был лишён Саня Гриневский, будущий Александр Грин.
Впрочем, и юношеские годы его тоже не выглядят светлыми: уехав из отцовского дома, блуждая по городам и весям в безнадёжных поисках нормального занятия и заработка, Грин, похоже, не испытывал ничего, кроме разочарований.
Жизнь всё поворачивалась к нему теневой стороной – безденежьем, болезнями, унижениями. Даже удивительно: откуда взялись у него силы на создание целого мира, каким могучим и отчётливым стало его воображение, как великолепно он натренировал фантазию и писательскую волю!
Впрочем, думать, что Грин в своих книгах создавал себе воображаемое убежище, некий “блистающий мир”, в котором нет места несправедливости и пошлости, – грубая ошибка. В отлично вымышленных городах пресловутой Гринландии живут не только отважные капитаны, полные душевного благородства, но и злодеи, и негодяи, и просто мелкие, подлые людишки. Иногда подвиг “обычного человека” состоит не в том, чтобы совершить нечто героическое, а в том, чтобы суметь возвыситься над обиходной пошлостью и нехорошей, исподтишка действующей враждебностью тех, кто ниже душою.
Часто говорят о том, что Грин, мол, учит “верить в мечту”. И забывают, что он всегда подробно рассказывает о том, как именно сбывается эта самая мечта. Перечитайте хотя бы, как Грей выбирает в лисских лавках алый шёлк, – сами убедитесь, что исполнение мечты осуществляется, говоря языком технологий, в ручном режиме. Чтобы состоялось чудо, нужен человек, готовый его сделать – при помощи собственной воли, воображения и спокойного, трезвого рассудка, здравого смысла.
Этому следует учиться, это надо уметь.
Грин – сам – умел.
1926 год в Феодосии. Александр Степанович, вечером придя домой, попросил у меня какой-нибудь кусок белого шёлка. Расстелил его на столе под лампой и положил гранатовую брошь. Тепло густо-красных огней сразу вошло в сердце – как красиво! Это Нина Николаевна, вдова писателя, вспоминает, как однажды муж сделал ей подарок. Капитан Грей за несколько лет до того поступил, в общем, так же.
К сожалению, всякие чудеса и паруса часто загораживают от читателя-обывателя главное содержание романов Грина. А ведь он сам нередко повторял: “Писатель должен пользоваться необыкновенным только для того, чтобы привлечь внимание и начать разговор о самом обычном”.
Мечтать о чуде – этого мало. Надо целенаправленно, усердно готовить себя к чуду, верить в его закономерность и необходимость.
Приступая к роману “Золотая цепь”, Грин сформулировал свой замысел как “воспоминания о мечте мальчика, ищущего чудес и находящего их”. Но получился роман о человеке, который не научился искать… Бедняк Ганувер нашёл баснословное сокровище – казалось бы, можно воплотить в жизнь все свои мечты, сделать реальными все сокровища своего воображения. Но душа у него слабая, не умеющая верить в счастье, не наученная с благодарностью принимать радостные случайности судьбы. Даже мечтать он сам не умел – ему помогала Молли. Теперь богатый Ганувер может заплатить за осуществление фантазии (нанять архитектора, выстроить дворец), но не может поверить в неё – в душе своей, в сердце поверить. Он готов делиться деньгами, но не готов преображать мир и, снисходительный к бесчестным, боится довериться горячему сердцу и открытой душе. У него просто не хватит сил на то, чтобы жить внутри состоявшейся сказки…
А причина отчасти в том, что у Ганувера было бедное детство и – как необязательное, но частое следствие – бедное воображение.
Пишут, что, мол, “Грин ненавидел мещанство”, – всё так, да не так. Не мещанство он ненавидел, а ограниченность среды – любой среды, и особенно бедной, потому что она жёстче любой другой. Из нищеты можно выбиться усердием, трудом, самоограничением – преодолев себя. Из бедности выбиться куда труднее, потому что преодолеваешь не только себя, но и сопротивление среды. Как правило – агрессивное сопротивление… И на пути преодоления нередко теряешь не только силы, но и желание бороться.
Дом-музей А.Грина в Феодосии
Источник http://www.travelnetplanet.com
Тиррею Давенанту блеснула солнечная сторона жизни – более чистая, более высокая, среди симпатичных людей, в окружении изящного и разумного. Но тут же – тряхнуло, качнуло, выбросило обратно. Это страшно обидная история! Мальчик-подросток случайно оказался в поле зрения богатого и добросердечного благотворителя, который был готов принять участие в устройстве его дальнейшей жизни (возможность учиться, путешествовать), но тут вдруг появился родной отец мальчика, когда-то бросивший семью. Этот отец – грязный, пьяный, опустившийся подлец. Родство с этим человеком само по себе позорно и унизительно, – а он ещё и является к благотворителю с душещипательным враньём… Не в силах вынести этого позора и не имея возможности “всё объяснить”, Тиррей Давенант уходит прочь от всего, что так ярко и так кратко поманило его к свету, и вся его жизнь становится “дорогой никуда”.
Первоначально этот роман назывался “На теневой стороне”.