ШАХМАТНЫЙ СЕКРЕТ РОМАНА В. НАБОКОВА "ЗАЩИТА ЛУЖИНА"(новое прочтение романа)

2

Итак, мы критически проанализировали уже вполне и повсеместно устоявшееся воззрение на королевскую аллегоричность гроссмейстера Лужина. Затем, рассмотрели совокупность косвенных, метароманных аргументов шахматно-конской фигурности главного героя романа, каковыми можно счмтать: 1) хронологическое обрамление романа стихотворениями шахматно-конской и лошадиной тематики; 2) подобность реализации шахматно-конской аллегоричности персонажа в 3-х самостоятельных произведениях. И, наконец, выделили существенно аллегорические детали лужинского образа, рассыпанные по страницам романа - портретные черты, манеры, особенности отношений с другими персонажами и т. д. Все это позволяет сделать вывод о том, что литературно-игровая роль Лужина понизилась до фигуры черного шахматного коня, со всей, вытекающей отсюда коррекцией смыслового значения этого персонажа в романе.

И дальнейший интерес для исследования представляет анализ собственно шахматного содержания Защиты Лужина и роли черного шахматного коня в ней, который и позволил бы уже окончательно утверждать шахматно-конскую аллегоричность главного персонажа романа. К тому же понимание шахматно-комбинационной сущности "Защиты Лужина" позволит иначе увидеть, во-первых, мотивационную, скрытую подкладку поступков Лужина во второй половине романа, и, во-вторых, действительную трагедию лужинской защиты. Рассмотрим шаг за шагом, как сложно, как мучительно трудно для Лужина рождалась эта защита.

Проблема создания защиты встала перед Лужиным после поражения в Риме, "где Турати победоносно пустил в ход свой знаменитый дебют". Вот как, в форме навязчивого лужинского видения, Набоков описывает узловое столкновение фигур где, по-видимому, решалась судьба партии, к которому приковано внимание Лужина, и где должна быть создана защита, то есть, найден тот единственно верный ход позволяющий спасти партию. Лужин видит "эти города, эти ровные ряды желтых фонарей проходивших мимо, вдруг выступавших вперед и окружавших каменного коня на площади". То, что эта картина окружающих "каменного коня" пешек действительно возникли из анализа этой партии, подтверждает также описание дебюта Турати, который "открывал партию фланговыми выступлениями (то есть речь идет именно о выступлениях пешек на флангах - С.С.) ... не занимая пешками середины доски, но опаснейшим образом влияя на центр с боков"[1](150). Пока лишь отметим, а позже покажем, что черный конь лужина расположен на фланге, и, следовательно, фланговое окружение коня пешками, угроза на фланге - вот суть вставшей перед Лужиным проблемы. И защита должна быть создана именно здесь. Началась трудная, напряженная работа над созданием защиты. Лужин с головой уходит в решение этой задачи. "Он только изредка замечал, что существует"[1](150). "Он готовился к берлинскому турниру с определенной мыслью найти самую лучшую защиту против сложного дебюта итальянца Турати"[1](150). "И на минуту оглянувшись, он с некоторым содроганием увидел, как медленно он последнее время шел, и, увидев это, с угрюмой страстью погрузился в новые вычисления, придумывая и уже смутно предчувствуя гармонию нужных ходов, ослепительную защиту"[1](151). Лужин работает до изнеможения, до полного психического истощения. Все это время, от проигрыша в Риме до создания защиты, до берлинского турнира, Лужин живет в полубредовом, "творческом" состоянии. Временами, в чрезмерном напряжении приближаясь вплотную к черте, за которой тьма и безумие. "Ему стало дурно ночью, в берлинской гостинице ...: сердцебиение, и странные мысли, и такое чувство, будто мозг одеревенел и покрыт лаком"[1](151). Лужин испугался. Он уехал на курорт. Но работа не прекращается ни на мгновение. Даже познакомившись с молодой девушкой, даже беседуя с нею, он думает о защите. Призраки шахматной задачи преследуют его, воплощаясь в самые причудливые формы. Она обращается к нему с вопросом, а "он сидел, опираясь на трость, и думал о том, что этой липой, стоящей на озаренном скате, можно, ходом коня, взять вон тот телеграфный столб"[1](152). Смутные предчувствия начинают выливаться в какую-то форму. Липа, ходом коня может взять телеграфный столб. Здесь следует отметить две детали. Липа-конь стоит на "озаренном скате". Озаренный - белое поле. Скат - край доски. Далее это подтвердится еще не раз. Итак, лужинский черный конь может взять белую фигуру. Но может, еще не значит, что должен. Ведь могут быть и другие ходы. И Лужин, в следующем отрывке, просто "перевоплощается" в этого черного коня. Окруженного, стоящего под угрозой и в отчаянии ищущего какой-нибудь выход. Всмотритесь в это, слегка подгримированное обстановкой курортной гостиницы, описание мечущегося в поисках свободной клетки Лужина-шахматного коня. Описание, пронизанное шахматной символикой и вторично возникающее на последних страницах романа. ""Вот, кажется сюда" - сказал Лужин и толкнул боковую дверь. Горел огонь, толстый человек в белом кричал что-то, и бежала башня тарелок на человеческих ногах. (Опять белые, опять башня - тура?-С.С.) "Нет дальше", - сказал Лужин и пошел по коридору. Он открыл другую дверь и чуть не упал: шли вниз ступеньки" (помните "склон", "край платформы" - край доски. Заметим кстати, что для того, чтобы попасть на "шахматное поле" необходимо подняться по лестнице.В начале романа коллективное восхождение по лестнице на чердак, где спрятался маленький Лужин не желающий ехать в город и где впервые возникает образ шахмат. Перед игрой с Турати, растерявшемуся Лужину необходимо подняться по лестнице. Он видит "стеклянные вращающиеся двери кафе, и потом лестницу и, наконец, увидел то, что искал"[1](175). Или это альпинистское восхождение в последний вечер. "Он стал подниматься по лестнице, а так как жил он очень высоко, это восхождение продолжалось долго, ему казалось, что он влезает на небоскреб"[1](246-247). Итак, "шли вниз ступеньки, а там - кусты и куча сору и опасливо, дрыгающей походкой отходящая курица. (то есть за доской ничего интересного для него не было-С.С.) "Я ошибся, - сказал Лужин, - вероятно, вот сюда, направо".(что снова говорит о расположении коня в левой для черных половине доски, на левом, королевском фланге. К тому же эта попытка прощупать правое направление снова повторится на прогулке, зимой, когда жена говорит еще "не зрячему" после болезни Лужину: "А знаете, мы сегодня пойдем так, направо"[1](217)-С.С.) Он снял шляпу, почувствовав, как на лбу горячим бисером собирается пот. Ах, как ясен был образ просторной, пустой, прохладной залы, - и как трудно было ее найти! (какие откровенные строки!-С.С.) "Вот эту дверь попробуем", - сказал он. Дверь оказалась запертой. Он несколько раз нажал ручку. "Кто там?" - вдруг сказал хриплый голос, и скрипнула постель. (Квадрат занят. Белыми или черными?-С.С.) "Ошибка, ошибка", - забормотал Лужин и пошел дальше, потом оглянулся и остановился: он был один. "Где же она?" - сказал он вслух, топчась и озираясь"[1](153) Лужин шагнул слишком далеко, и теперь он ищет прикрывающую пешку, оставшуюся позади. И она, совершенно по шахматному отвечает ему: "Я не могла за вами поспеть"[1](153). Снова уже знакомое нам соотношение скоростей пешки и коня. Значит и этот ход не годится. И Лужин "быстро пошел назад"[1](153). То есть вернулся на исходное поле. Отчаянный натиск успехом не увенчался. Но работа шахматной мысли Лужина продолжается. И дальше, теперь уже автор-судьба разыгрывает Лужиным еще не найденную последним защиту. Возвращаясь со станции, после неудачного бегства, Лужин "вдруг заметил, что мелкими шажками (чувствуете пешечную интонацию-С.С.) следует за ним белокурый мальчик (цвет фигуры-С.С.) с пустой бутылкой из под пива в руке (дубль подсказка. Помните, в первой игре Лужина с отцом "одну из пешек заменяла нелепая фиолетовая штучка вроде бутылочки"[1](129)-С.С.) и нарочно его не обгоняя, смотрит на него в упор с невыносимой детской внимательностью. (Угроза?-С.С.) Лужин остановился. Мальчик остановился тоже. Лужин двинулся, Мальчик двинулся. (Мальчик-пешка видит Лужина, он нацелен на него, он угрожает ему-С.С.) Тогда он рассердился и, обернувшись, пригрозил тростью. Тот замер, удивленно и радостно ухмыляясь. "Я тебя..." - густым голосом сказал Лужин и пошел на него, подняв трость. Мальчик прыгнул на месте и отбежал.(Конь берет пешку. Пешка исчезает с поля. Но конь находится под боем.-С.С.) Лужин, бурча и сопя, продолжал свой путь. Внезапно камушек, очень ловко пущенный, попал ему в левую лопатку"[1](154). Главный ход защиты уже возник, ""Я его убью", - громко сказал он по-немецки"[1](154). Но он еще не осознан в шахматных понятиях, и еще не вполне ясны его последствия и дельнейшее развитие комбинации. И Лужин, по прежнему отключившись от внешних событий, исследует возможности, перебирает варианты. Когда невеста входит к нему в комнату, и, желая узнать его впечатление от знакомства с будущей тещей, спрашивает: "ну, что? Как?", Лужин совершенно невпопад отвечает "оформится во время игры...просто напросто намечаю некоторые возможности".

И вот, в конце 7-й главы, точно на исходе 1-й половины романа (всего 14 глав), наступает прозрение, преподнесенное Набоковым обычным, спокойным тоном, как сообщают давно и всем известную, малоинтересную подробность. Тогда как на деле, эта скромная и незатейливая деталь шахматной композиции является ключом ко всему роману. "Прижавшись плечом к его груди, она старалась осторожным пальцем повыше поднять его веки, и от легкого нажима на глазное яблоко прыгал странный, черный свет, прыгал, словно его черный конь, который просто брал пешку, если Турати ее выдвигал на седьмом ходу, (в романе 2*7=14 глав - С.С.) как он сделал при последней встрече. Конь, конечно, погибал, но эта потеря вознаграждалась замысловатой атакой черных, и тут шансы были на их стороне. (Здесь очень важна эта неизбежность ("конечно"), обреченность черного коня после взятия пешки, который приносится в жертву - С.С.) Была, првда, некоторая слабость на ферзевом фланге". Что окончательно доказывает расположение коня на левом, королевском фланге. На белом поле крайней левой вертикали. Скорее всего, на h 5. Вспомним, что и квартира Лужина расположена на 5 этаже. И еще одно интересное замечание находим мы в специальной шахматной литературе посвященной теории гамбита относящееся к ходу черного коня на h 5 (K f6 - h5): "дебютные руководства уделяют серьезное внимание этому прыжку на край доски, хотя здесь конь находится в зоне обстрела белых фигур и пешек" Это ведь та самая, хорошо узнаваемая, Лужинская ситуация попавшего под угрозу белых фигур и пешек черного коня. Особо хочется остановиться на крайней левизне шахматно-конского положения Лужина в романе. Роковая левизна неотступно преследует Лужина, дополняя и развивая тему порочности "левого уклона", отчетливо звучащую в творчестве В.Набокова. Это и затаившаяся в левом кармане "маленькая складная шахматная доска из сафьяна"[1](226), "он опять почувствовал, что, как будто пиджак с левой стороны чуть тяжелее", и, "что левый карман хоть и пуст, но каким-то таинственным образом хранит в себе некоторое неосязаемое содержание". И раньше, пытаясь найти дорогу к несуществующему дому, после неоконченной, последней партии с Турати "Лужин чувствовал, что нужно взять налево, и там будет большой лес, а уже в лесу он легко найдет тропинку". Возникающий вдруг призрак (Лужин все время окружен призраками), подхватывает и завершает его заблуждение, его бессознательное стремление налево. ""Где лес, лес? ... Бор? Вальд? ...Парк?... тень указала налево и скрылась"[1](179). Левая сторона гибельна для лужинского черного коня стоящего на крайне-левой вертикали. Налево для него означает долой с шахматного поля, т. е. Смерть. Левая сторона как оказалось позже, гибельна и для самого Лужина, - "налево от коридора была ванная".
И вот, перед нами, "Лужин в длинной ночной рубашке". Лужин, создавший блестящую защиту и готовый к борьбе. А на "полу огромный прямоугольник лунного света, и в этом свете - его собственная тень"[1](163). Королевская тень. И "круглая, полновесная луна, - яркое подтверждение победы". Бедный, бедный Лужин .... Он (а вместе с ним и некоторые критики трактующие этот фрагмент как доказательство королевского достоинства Лужина) не заметил, не почувствовал коварства лунных обещаний. Вспомним Бальмонта (одного из высоко ценимых Набоковым "пятерых, начинающихся на "Б" поэтов" и которого, к тому же, очень любила будущая жена Лужина).
И бродим, бродим мы пустынями,

Средь лунатического сна,

Когда бездонностями синими

Над нами властвует луна.

Мы подчиняемся, склоняемся

Перед царицей тишины,

И в сны свои светло влюбляемся

По мановению Луны

[13](356, Влияния луны).

Но нас маня надеждой незабвенной,

Сама она уснула в бледной дали,

Красавица тоски беспеременной,

Верховная владычица печали!

[13](309, Луна)

Итак, мы рассмотрели черты аллегорической прототипности черного шахматного коня образу Лужина, затем определили шахматно-композиционную суть защиты Лужина, и теперь, чтобы завершить анализ комбинационного единства романа, перенесемся на последние страницы, где Лужин - черный шахматный конь становится жертвой собственной защиты (в обоих смыслах этой метаморфозы).
В четверг, накануне рокового вечера, Лужин судорожно пытается применить пробную защиту. Защиту, уже однажды успешно использованную на шахматной доске, когда "Лужин, сделав бессмысленный на вид ход, возбудивший ропот среди зрителей, построил противнику сложную ловушку, которую тот разгадал слишком поздно". Так и теперь "прием состоял в том, чтобы по своей воле совершить какое-нибудь нелепое, но неожиданное действие, которое бы выпадало из общей планомерности жизни". И снова инверсионный трюк, поскольку, применив эту защиту, в построенную противником ловушку попадает сам Лужин. У Лужина уже нет своей воли, как и нет представления об "общей планомерности жизни". И атака развивается фактически изнутри, из самого сознания Лужина, а потому и его воля - есть лишь орудие в этой атаке. Впрочем, здесь мы затрагиваем сложнейшую психологически-метафизическую проблематику романа, заслуживающую отдельного и куда более обширного исследования.
А Лужина вновь настигают повторения, две попытки - две неудачи. "Ему стало отвратительно неприятно, он прибавил шагу, хотя некуда было спешить. "Домой, домой, - бормотал он, - хорошенько все скомбинирую". Вдруг, неожиданно для Лужина, происходит встреча с Валентиновым, с этим арлекином ("в средние века арлекином называли переодетого дьявола в маске") и "могущественным суфлером" шахматного рока, появляющимся из большого зеркально-черного автомобиля. Присмотримся к его внешности: "Господин в котелке ... слегка посмуглевший, отчего белки глаз казались светлее, ... в большом белом шелковом кашне, Валентинов шагнул к Лужину с обаятельной улыбкой". Узнаете? Ведь это та самая, роковая, белая пешка, выдвигаемая на 7-м ходу. "Его защита (пробная защита - С.С.) оказалась ошибочной. Эту ошибку предвидел противник, и неумолимый ход, подготовляемый давно, был теперь сделан"[1](244). Истина открылась Лужину в кожаном кресле "из породы клубных", в киноконцерне Веритас. (Veritas (лат.) - истина. Еще один мрачный каламбур.) "Ключ найден. Цель атаки ясна". "Вовлечение в шахматную игру, и затем следующий ход ясен. (Теперь он ясен и нам. Конь должен погибнуть. - С.С.) Но этот ход сделан не будет". И вновь, как когда-то в курортной гостинице, Лужиным-шахматным конем овладевает динамическое отчаяние. "Им овладела жажда движений". Он мечется в поисках спасения, Г-образно "скачет" во все стороны, и вновь возвращается назад. Трамвай. "Он вошел, сел, но тот час встал опять, и пересел поближе к двери. Но и тут он не усидел". Дома. "Он зашагал по кабинету, а потом кашлянул и через прихожую пошел в спальню, ... он обошел спальню и, все по прежнему неподвижно глядя перед собой, вернулся в кабинет. Она схватила его за плечо, но он не остановился, подошел к окну, отстранил штору, увидел в синей вечерней бездне бегущие огни, и, пожевав губами, пошел дальше. И тут началась странная прогулка, - по трем смежным комнатам взад и вперед ходил Лужин, словно с определенной целью, ... иногда Лужин направлялся в коридор, заглядывал в комнаты, выходившие окнами во двор, и опять появлялся в кабинете. ...он не останавливался и только изредка замедлял шаг у окон, поднимал руку, но, пораздумав, шел дальше"[1](247). По трем смежным клеткам шахматного хода коня. И все то же, отчаянное стремление найти свободную, безопасную клетку. Но здесь уже появляется новая деталь. Это лужинские, повторяющиеся размышления у окон. О чем задумывается Лужин у окна? Ответ на этот вопрос дал сам В. Набоков, спустя почти сорок лет после выхода романа, а вместе с тем предоставил и самый неоспоримый аргумент шахматно-конской фигурности Лужина. Продолжая беседу с П. Домергом, Набоков высказывает, на первый, не искушенный взгляд, как бы совершенно общее суждение, которое, на самом деле, является огромной подсказкой к загадке романа "Защита Лужина". Вот это рассуждение: "конь ходит через квадрат. Но если, например, он достиг края доски, то, спрашивается, почему он не может пойти в иную сторону - за пределы шахматного поля? Я думал сам о шахматных темах, о задачах, предполагающих исчезновение коня и затем его возвращение из пространства". Вот, оказывается, какие мысли занимали Лужина, черного шахматного коня, вглядывающегося в синюю вечернюю бездну. "Почему он не может пойти в иную сторону - за пределы шахматного поля?" Здесь, на шахматной доске жизни у него уже нет исхода. И только в этой запредельной мысли еще звучит для него эхо надежды. А тут еще жутко-уместное замечание жены: "Вы умрете, если будете так много гулять. Завтра мы поедем на кладбище".
"И вдруг Лужин остановился .... Случилось же это в гостиной, около граммафона". Вспомним, что в гостиной Лужин повесил свой рисунок - "череп на телефонной книжке", и, что именно в гостиной "он установил самый факт повторения". Очередная плеяда мрачных совпадений. Первое прозрение и последнее решение. "Единственный выход, - сказал он. - Нужно выпасть из игры". Конь должен погибнуть. (Конь "летит"). То, что прежде гроссмейстеру Лужину представлялось сутью защиты против дебюта Турати и необходимейшей жертвой, то Лужину-шахматному коню теперь кажется последней, призрачной возможностью спастись, а безумному Лужину представляется единственным шансом сбросить свою фигурность, освободиться от игры. Вся жизнь Лужина и весь мир романа сосредоточились в этом решении. Решение принято. Лужин "вышел в коридор"[1](248). Но тут происходит маленький сбой и последнее "волевое" решение Лужина-безумца, Лужина-шахматного коня превращается лишь в последовательное исполнение воли мастера, творца защиты Лужина. "Из глубины выбежала горничная,... произошло легкое, торопливое столкновение: Лужин слегка отступил, потом шагнул вперед"[1](248).Если помните, так же двигался Лужин, нападая на белокурого мальчика с пустой бутылкой из-под пива. Столкновение произошло, пешка (горничная) взята, "когда она, наконец, проскочила и исчезла за портьерой ...Лужин, как давеча поклонился и быстро открыл дверь, у которой стоял"[1](248). Дверь в ванную, "налево от коридора". Пограничная клетка - комната с окном во двор. Через которое Лужин и уходит с шахматного поля жизни. Убирается с шахматной доски неведомой рукой, до следующей партии. Покидает шахматную жизнь в ночь с четверга на пятницу. А на третий день, в воскресенье ему сообщат, "что с понедельника он будет Лужиным"[1](100). Но этот трехдневный период Лужинского воскресения существует для читателя, для автора. Сам же Лужин, порабощенный фигурностью и окончательно выпавший из времени, срываясь вниз, падает прямо на разворачивающееся под ним шахматное поле новой игры. "... он глянул вниз. Там шло какое-то торопливое подготовление: собирались, выравнивались отражения окон, вся бездна распадалась на бледные и темные квадраты, и в тот миг, что хлынул в рот стремительный ледяной воздух, он увидел, какая именно вечность угодливо и неумолимо раскинулась перед ним".
Итак, мы увидели, что самоубийство Лужина (если в данном случае можно говорить о самоубийстве) является буквально-точным исполнением шахматной защиты Лужина. Необходимая в защите жертва легкой фигуры - черного коня, в жизни превратилась в самоубийство создателя этой защиты.
И в заключении, в качестве последнего аргумента аллегорического единства шахматно-комбинационного содержания защиты и трагических событий финальной части романа, рассмотрим, как мистически предуготовляется и раскрывается, как эхом отзывается в разных местах романа это неизбежное жертвоприношение-"спасение" (NB - спасение в кавычках).

Уже в описании раннего детства нашего героя возникает, еще едва уловимая пророческая деталь. В детской комнате маленького Лужина "обои были белые (исходное белое поле G8), а повыше шла голубая полоса, по которой нарисованы были серые гуси и рыжие щенки. Гусь шел на щенка, и опять то же самое, тридцать восемь раз вокруг всей комнаты". То есть, черный конь (серый гусь) на белую пешку (рыжий щенок). Деталь, пророческий смысл которой, можно понять, лишь вполне представляя суть шахматной защиты Лужина. Следующий повтор и предуготовление защиты происходит во время игры маленького Лужина с отцом. Лужин-сын "отставил его ход, и, покачав головой, сказал уверенным, недетским голосом: "Худший ответ. Чигорин советует брать пешку". Оттенок пророчества - уверенный, недетский голос. Отметим здесь так же замечательную подсказку сделанную в уже упоминавшемся предисловии к английскому изданию романа. Что в романе представлен "один из типов шахматных задач, смысл которых не просто в том, чтобы поставить мат в столько-то ходов а в том, чтобы путем так называемого "ретроградного анализа" доказать, что последним ходом черных не могла быть рокировка или что они должны были взять белую пешку en passant". Обратим внимание на необходимость (выделенную, кстати, самим автором) взятия белой пешки и оставим пока в стороне рассмотрение другой значительной подсказки о роли "ретроградного анализа" в романе. Следующее предвидение происходит во время нарастающего шахматного напряжения, когда Лужин готовится к турниру в Берлине. Невеста предупреждает его: "Вы же просто умрете, если будет так продолжаться". Или, вот еще более замечательное место. Лужин, обезумевший от открывшейся перед ним шахматной бездны и понявший, "что завяз, заплутал в одной из комбинаций, которые только, что продумывал, сделал отчаянную попытку высвободиться, куда-нибудь вылезти - хотя бы в небытие". Здесь Лужин в первый раз не в силах справиться с ситуацией на шахматной доске. Коварная, сложная комбинация поглотила его сознание, превратив его в обреченную шахматную фигуру. Генеральная репетиция конца состоялась. Еще одна изящная подсказка - название повести, задуманной Лужиным-писателем. "Гамбит". В шахматной литературе гамбит определяется, с одной стороны, как "хитроумный и острый метод ведения игры, получивший свое название от итальянского выражения "dare il gambetto" - "подставить ножку"". И с этой стороны, такое дубль-название романа оттеняет литературно-игровой стиль прозы самого В. Набокова. Но, с другой стороны, "применяя гамбит, одна из сторон...идет на материальные жертвы, ... отдавая ... фигуру, с тем, чтобы опередить противника в развитии ... и создать атаку". То есть защита Лужина основана на гамбите. Здесь же, рядом, мы находим еще одно микроскопическое подтверждение единства шахматной защиты и смерти Лужина, опять возникающее в подслеповатом воображении Лужина-писателя размышляющего над будущей повестью "Гамбит". "Он умрет молодым, проговорил он вслух, беспокойно расхаживая по всей комнате... - Да, он умрет молодым, его смерть будет неизбежна и очень трогательна". Заметьте - "неизбежна". Позже, мы видим Лужина, тайком решающего шахматную задачу, подсмотренную в газете, которую ему читает жена. "Ах, какая роскошь", - мысленно воскликнул Лужин, найдя ключ к задаче - очаровательно изящную жертву. "И катастрофа не за горами", - докончила статью жена". Какое неслучайное сочетание: "ключ к задаче", "изящная жертва", "катастрофа". А совсем уж явное, "журнальное пророчество", за несколько часов до смерти, которое замечается уже при первом прочтении романа. На фотографии, увиденной Лужиным "бледный человек с безжизненным лицом в больших американских очках, который на руках повис с карниза небоскреба, - вот-вот сорвется в пропасть". И планы жены на "последнюю" неделю - "паспорта, дантист, покупки, прощальный прием и - в пятницу - поездка на кладбище".
Интересно отметить, как по мере приближения Лужина к роковому концу, пророчества приобретают все более и более отчетливую, ясную (видимую даже невооруженным глазом) форму. От совсем еще смутного образа будущей трагедии на детских обоях в комнате маленького Лужина, до назойливо повторяющихся, явных предупреждений (вплоть до фотографического изображения конца) на последних страницах романа. Этот прием постепенно проявляющейся, в ходе повествования, нити человеческой судьбы, будет не раз использован и развит В. Набоковым в других его произведениях.