Родная земля Размышление над стихотворением Анны Ахматовой
Первые строки ахматовского стихотворения о родине звучат как дерзкий вызов. Это либо вопиющая неправда, либо какая-то иная правда. Некий плацдарм, на котором желает утвердиться поэт, чтобы воздвигнуть на нём свой флаг, создать территорию земли, не подчинённую всеимперскому закону. В империи, писал намного раньше Тарас Шевченко, “от молдаванина до финна на всех наречьях всё молчит”. Ибо, добавляет он саркастически: “благоденствует!”. В применении к Ахматовой эти строки необходимо переиначить: на всех языках всё “навзрыд” славословит, трубит, чтобы заглушить плач и стоны. Молчит лишь правда, придавленная имперской стопой. Молчит во всех газетах, журналах, громкоговорителях. Поэт хочет быть голосом иной России, той, что корчится в муках “под кровавыми сапогами и под шинами чёрных марусь”.
Сергей Аверинцев написал: “Патриотизм — это требование, предъявленное к себе”. Невозможно представить, чтоб Пушкин, Лермонтов, Лев Толстой, Серафим Саровский или княгиня Елизавета смогли вот так просто открыть рот и заявить: “Я патриот”. Это требование они предъявляли к себе.
За сто лет до Ахматовой Лермонтов тоже, прежде чем произнести сокровенные слова о родине, обособил себя от хора, жёстко отвергнув три мотива, из которых слагается обычно хоровая песня на данную тему.
1. “Слава, купленная кровью”, то есть славословия победам, самохваление, самодовольство.
2. “Полный гордого доверия покой” — холопская гордость тех, кто трогательно доверил свою судьбу своим владыкам. В печальные ахматовские годы это доверие воплощалось в формуле: народ и партия едины. Родная партия ведёт к счастью. (Ещё у Пушкина воеводы, взывая к Дадону, возглашают: “Царь ты наш! Отец народа!” “Отец” в советские годы, правда, слегка посуровел, но суть его та же.)
3. “Преданья старины”. У нас славная история, чудные предки, героический эпос.
Эпатируя любителей казённого патриотизма, Лермонтов, несомненно, утрирует свою мысль. Автору «Бородина» вовсе не безразлична слава 1812 года. Автору «Песни про купца Калашникова» и размышлений о древнем Кремле дороги “преданья старины”. Правда в ином: поэт желает говорить о любимой родине, а не о многославном государстве.
Ему видятся “дрожащие огни печальных деревень”, как Тютчев увидит бедные селенья, которые “Царь небесный исходил благословляя”. Блок об этой России скажет: “Твои мне песни ветровые как слёзы первые любви”. Интересно, что ни у Лермонтова, ни у Есенина невозможно отыскать слова “патриотизм”. Хотя вся поэзия Есенина жива, по его словам, единственной темой — любовью к родине.
Замечательный учёный и патриот Сергей Аверинцев написал: “Патриотизм — это требование, предъявленное к себе”.
Невозможно представить, чтоб Пушкин, Лермонтов, Лев Толстой, Серафим Саровский или княгиня Елизавета смогли вот так просто открыть рот и заявить: “Я патриот”. Это требование они предъявляли к себе. Зато в русском солдате Толстой видит “скрытую теплоту патриотизма”. Подчеркнём: скрытую.
“Всем существом поэта” будит в нас Есенин любовь к родному краю. Эта любовь соприродна его душе, рождена с ним, неповторимо своя и сокровенная. Просто “сердцу снятся скирды солнца в водах лонных”… “золотая бревенчатая изба”…
Мы развернули этот комментарий, чтобы было понятно, по каким причинам и на каком фоне рождаются странные, ни на что не похожие ахматовские строки о родной земле. Непохожие не только на властвующий шаблон, но даже на то лучшее, что создали на эту тему наши поэты. И если уж Лермонтов назвал странной свою любовь к отчизне, ахматовское стихотворение куда страннее.
И правда, странно заявить: стихи о ней не сочиняем, когда тысячи и тысячи стихов о родной земле ежедневно заполняли газеты, журналы, стихи “навзрыд” и песни содрогали эфир. Более того, у поэта, как правило, не принимали к печати сборник, если в нём не было таких стихов.
Особенно поражают слова: “Не кажется обетованным раем”, — даже и в былые времена не раз противопоставлялась Святая Русь нечестивому Западу и поганому Востоку. Здесь третий Рим, а четвёртому не бывать. Да и вообще только у нас праведная жизнь, а за кордоном сидит “салтан персидский да салтан турецкий” и творят “суд неправедный”. А уж в советские годы только об этом и писалось. Только тут “свободно дышит человек”, а там “каждый из граждан смердит покоем, жратвой, валютцей” (Маяковский). Там под игом стонут рабы капитала. Об обетованном рае людям мечталось всегда, а здесь он явился во всей красе. В газете завравшийся холуй, правя Чернышевского, так и писал: “Прекрасное — это наша жизнь”.
Странность усиливается ещё тем, что Ахматова пишет МЫ, тогда как Лермонтов и Есенин говорят от своего “я”. Это МЫ явно исключает из своего состава подавляющее большинство. По крайней мере большинство пишущих.
Эпиграф из стихов 1922 года помогает понять направление авторской мысли. Это стихотворение «Не с теми я, кто бросил землю...». Круг авторского “мы” резко сужается.
…здесь, в глухом чаду пожара, Остаток юности губя, Мы ни единого удара Не отклонили от себя.
В 1917 внутренний голос соблазнял героиню покинуть “край глухой и грешный”. Она осталась. Но и тогда она не избрала место в поезде, который мчался в коммунизм. Не стала славить новый порядок. “Я ль растаю в казённом гимне?” Её МЫ включает зато “каторжанок, стопятниц, пленниц”. Она научилась говорить от имени замученных, расстрелянных.
Парадоксален финал стихотворения. Родина для человека — вечно живая мать. Человек связан с ней жизнью. У Ахматовой человек связан с нею смертью.
В стихах о родной земле положено было говорить о счастливых людях, освобождённых от ига. Она говорит: “Хворая, бедствуя, немотствуя на ней”. Что значит немотствуя? Её друг и единомышленник Мандельштам написал:
Мы живём, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны.
Речь не слышна, потому что слово арестовано. Разрешён только грохот литавр. Её родной Петербург не только потерял имя, но и сам он потерян и болтается при вседержавной тюрьме “ненужным привеском”. Под ногами нет родной земли, есть лишь прах, грязь на калошах.
Парадоксален финал стихотворения. Родина для человека — вечно живая мать. Он тут родился. Здесь его родные. Человек связан с ней жизнью. У Ахматовой человек связан с нею смертью. Она — прах, и он станет прахом. Этот образ мотивирован всей ахматовской поэзией. О своём времени она говорит: “Звёзды смерти стояли над нами”. В родном Царском Селе ей “каждая клумба… кажется свежей могилой”. В родном Петербурге “огни погребально горят”. В «Новогодней балладе» героиня пирует с умершими друзьями. Они провозглашают тост: “За землю родных полян, в которых мы все лежим”. Родная земля становится синонимом смерти. Это не родимый “дом с голубыми ставнями”, а родные могилы. Как может быть иначе, если “все души милых на высоких звёздах”, если смерть — желанная гостья.
Ты всё равно придёшь — зачем же не теперь? Я жду тебя…
Об умершей подруге поэтесса говорит: “Звонкий голос твой зовёт меня оттуда и просит не грустить и смерти ждать как чуда”. Образ её души, её двойник — серебряная ива срублена (“И я молчу… Как будто умер брат”).
В «Родной земле» есть чуть притаённая игра. Автор, будто не замечая, сплетает два разных значения слова “земля”. Земля — отчизна и земля — почва, прах. Земля, которой мы посвящаем (или не посвящаем) стихи, — родина. На зубах же хрустят песок и глина.
Первая строка не случайно о “заветных ладанках”. Здесь оба значения сопряжены. Горсть земли символизирует любовь к родному краю. Но поскольку “всё расхищено, предано, продано”, то, как мы говорили выше, эта горсть теряет своё сакральное значение.
И всё-таки стихи «Родная земля» — о родине. Она в сердце поэта. Она в боли и тоске по ней. Она поругана и растоптана. Но поэт верен ей. Она и есть тот обетованный рай. Весь пафос ахматовской поэзии — “Я к розам хочу в тот единственный сад”. В себе она хранит “Фелицу, лебедя, мосты”, сияющий Исаакий и “замогильную сирень”. Она не бросила эту землю “на поругание врагам”. Аверинцев писал, что отнятая родина хранилась в стихах Пастернака, Цветаевой, Ахматовой, Мандельштама.
Как Есенину несложно было добраться до родной деревни, так Ахматова пешком могла без труда дойти до любимого Летнего сада. Но оба они говорят не о географическом пространстве, а о потерянном рае. В советской державе оба они, аристократка и деревенский мужик, чужаки. Но именно они, а не многошумные сладкопевцы сложили для нас свою горькую песню о родной земле.
Как Есенину несложно было добраться до родной деревни, так Ахматова пешком могла без труда дойти до любимого Летнего сада. Но оба они говорят не о географическом пространстве, а о потерянном рае. Есенин ощутил себя в родной деревне иностранцем. Ахматова бродит по питерским и московским “предсмертным площадям” то ли “городской сумасшедшей”, то ли прокажённой с трещоткой. Их родина — Русь. В советской державе оба они, аристократка и деревенский мужик, чужаки. Но именно они, а не многошумные сладкопевцы сложили для нас свою горькую песню о родной земле.
Есть в стихотворении Ахматовой ещё одно значение слова “земля”. Оно на мгновение вспыхивает в строке — “Тот ни в чём не замешанный прах”. Этот прах никак не назовёшь грязью на калошах. Это вся дарованная нам свыше и терзаемая людьми планета. Она живая плоть. Она неповинна в наших злодеяниях и нашей бездуховности. В подобном же значении это слово употребляют народные поговорки: “Земля всё стерпит” или “Как тебя ещё земля носит?”. Слова “Все в землю ляжем, все прахом будем” говорят не только о неизбежном конце и о равенстве всех перед Богом, но о нашей ответственности перед ликом земли. Соня Мармеладова поэтому велит Раскольникову покаяться перед землёй, которую он осквернил преступлением.
Эта тема вслед Ахматовой или вслед древней традиции получила в наше время развитие в стихах Ольги Седаковой и в стихах ценимого ею поэта Виктора Кривулина. В стихотворении «Земля» Седакова пишет о “величии поля, которое ни перед набегом, ни перед плугом не подумает защищать себя”. Земля — символ кротости. Она говорит каждому, “кто обирает, топчет, кто вонзает лемех в грудь”: “Прости ему, Боже!” Статью «Виктор Кривулин, поэт истории» Седакова завершает его строками: “Мы глаза… нами смотрит любовь на страданье земное” (Седакова О. Музыка. М., 2006. С. 356).
Я думаю, такими глазами глядит на мир и на свою землю Анна Ахматова.
И в мире нет людей бесслёзней, Надменнее и проще нас. 1922
В заветных ладанках не носим на груди, О ней стихи навзрыд не сочиняем, Наш горький сон она не бередит, Не кажется обетованным раем. Не делаем её в душе своей Предметом купли и продажи, Хворая, бедствуя, немотствуя на ней, О ней не вспоминаем даже.
Да, для нас это грязь на калошах, Да, для нас это хруст на зубах. И мы мелем, и месим, и крошим Тот ни в чём не замешанный прах.
Но ложимся в неё и становимся ею, Оттого и зовём так свободно — своею.
Главная 
