НИЦШЕ КАК ВОСПИТАТЕЛЬ (философско-педагогическое эссе). "Нужна реформа? И не ты ли даешь ей жизнь? Но чем важнее реформа, тем значительнее должна быть Личность, способная ее осуществить". У.Уитмен "Ученику" ("Листья травы"). 1. Борхес считал: "Ницше хотел сделаться Уолтом Уитменом, полюбив свою судьбу без остатка". От демократа Уитмена не так уж далеко до аристократа Ницше. Их творчество объединяет общий архетип автора, который я уже однажды назвал "архетип-Эмпедокл". Д.Андреев в "Розе мира" предложил другое название для гениев соответствующего типологического ряда: "вестники". Это те, "кто будучи вдохновляемым даймоном, дает людям почувствовать сквозь образы искусства в широком смысле этого слова высшую правду и свет, льющийся из миров иных". Есть вестники Провидения - "светлые", действующие обычно в области искусства. И есть "темные вестники", которые чаще встречаются в философии и науке. Уитмен - светлый вестник, песнопевец человека и человечества: той некрасивой массы со всеми ее качествами, без которых нет ее сути (как раз эту "суть" не любил и боялся ее Ницше). Поэзия У.Уитмена - мощнейший воспитатель американской демократии наряду с "Декларацией независимости" и "Здравым смыслом" Т.Пейна. Ницше - темный вестник, "своим идеалом сверхчеловека исказивший и профанировавший тот идеал совмещения в одной свободной личности наивысшей одаренности, который должен был бы уясниться сознанию его эпохи, если бы не он" ("Роза мира"). Запомним это мнение русского философа-мистика для будущего "поворота винта". Но сразу же согласимся с тем, что "радикальный аристократизм" Ницше способствовал такому политическому казусу Старого Света, который надолго омрачил всю историю XX века. Большевизм и фашизм, каждый на свой аршин, восприняли и интерпретировали основные идеи великого "тевтополяка" (Э. Паунд). Идея пошла по улице, и вот вместо сверхчеловека духа - харизматические вожди (чаще всего люди ущербные), вставшие во главе "восстания масс", которых презирал создатель "Заратустры". Ницшеанство, предназначенное для "немногих счастливых", волей судеб превратилось в один из важнейших социокультурных и политических феноменов прошедшего столетия, без учета которого нельзя объяснить его главные события. Отсюда вполне возможный поверхностный вывод: Ф.Ницше - певец касты господ, вдохновитель "правителей земли", воспитатель "сверхчеловеков" Ленина, Сталина, Гитлера. Ни тот, ни другой, ни третий ни разу не упомянули его имя в своих сочинениях, но они создавали тоталитарные общества в полном соответствии с его философско-поэтическими грезами о будущем торжестве "воли к власти". Следовательно, устрашающие названия работ о философии Ницше в 30-70 гг.: "Пророк фашизма и империализма Фридриха Ницше", "Реакционная сущность ницшеанства", "Фашизм и ницшеанство" - вполне оправданы, как оправданы и названия работ к.80-х - н.2000-х: "Ф.Ницше как зеркало пролетарской революции", "Преодоление ницшеанства и марксизма", "Ницше и Луначарский"? В России Ницше был особенно популярен: ведь она знала Лермонтова, Достоевского, Леонтьева - предтеч многих идей Ницше. Хорошо известна и любовь Ницше к русской культуре, восхищение поэзией Пушкина, Лермонтова и - особенно - творчеством Достоевского. Известны и его упования на Россию, как "антипод убогой европейской раздробленности и нервозности". Философская и публицистическая мысль первых десятилетий XX века в соответствии с запросами времени создавала из автора "Веселой науки" то аристократа духа, то безумного декадента, то демократа, то коммуниста, чтобы в конце-концов остановиться на Ницше-фашисте. Ради национального самооправдания все же полезно вспомнить, что западная интеллектуальная элита охотно приняла и леворадикальную и праворадикальную парадигмы феномена ницшеанства. Первые - от Д.Рида до Ж.П.Сартра - поддержали и оправдывали ленинско-сталинский вариант; вторые - от Х.Чемберлена до К.Гамсуна - с таким же рвением приветствовали фашистско-нацистский вариант Муссолини-Гитлера. И тем и другим казалось, что люди, свершающие революции в России, Италии и Германии берут тезис прямо из рук человека, написавшего "Сумерки кумиров, или Как философствовать молотом". Были, однако, и третьи, которые считали, что Ницше здесь не причем, отстаивали его честь поэта и философа, призывали чуму на оба дома: на фашизм и коммунизм. (Т.Манн, А.Камю, С. Лем). Кому больше дано - с того больше и спросится. Фридриху Вильгельму Ницше было дано очень многое, намного больше, чем другим. "Но пусть с них спрашивает тот, кто дал, а не мы, - резюмирует Д.Андреев, - Мы только учились на их трагедиях, мы только брали, только читали, написанные их жизненными катастрофами поэмы Промысла... Уж воистину: им судья - "лишь Бог да совесть". Бог и спросил с Ницше, может быть, больше, чем с кого-либо другого, видимо, зная, какие трагедии родятся из звуков его чудных песен. Их тени из будущего уже скользили по дому в Веймаре, где доживал последние дни мудрый безумец. Слишком красиво, соблазнительно красиво немецкий Заратустра прояснил то, что происходит в мире. Имел буквы, как он выражался, "чтобы и слепые видели". Последних оказалось даже больше, чем он мог рассчитывать. И тем самым Ницше повесил вину времени себе на шею. К концу ушедшего века это стало, наконец-то, понятно и в России. Вернулись из прошлого столетней давности имена тех, кто писал о Ницше вне зависимости от групповых пристрастий, а так, как подсказывали им чутье художника и совесть мыслителя. Наиболее свежим свидетельством этому является более чем 1000 -стр. том "Ницше: pro et contra",антология, СПБ, 2001. ...Только вот во 2-м выпуске "Трудов членов Российского философского общества", М., 2002 в разделе "Культура и политика" опубликована работа Л.Е.Балашова "Ф.Ницше - Гитлер философии". Я с ужасом представил в названии своего эссе замену имени Ницше "метафорой" Балашова. Такое даже отъявленному русофобу не приснится в кошмарном сне. Ладно бы "фельдфебеля в Вольтеры", но уж "Гитлера философии" в воспитатели?! К счастью, мне вспомнилось, что я все-таки автор двух, как считают, неплохих книг, посвященных Ницше, и в них мне удалось показать его совсем другим: именно таким, в котором можно и нужно видеть воспитателя - духо¬вного наставника, может быть, наиболее необходимого в смутное время ру¬бежа двух столетий/тысячелетий. 2. Читатели, хорошо знакомые с творчеством немецкого философа, конечно, обнаружили мой авторский произвол. "Подмену" я все-таки совершил. Ведь заголовок эссе - ни что иное, как парафраз ранней статьи Ницше "Шопенга¬уэр как воспитатель" (1874). "Мир как воля и представление" потрясла Ницше. В статье он назовет великого пессимиста А.Шопенгауэра "единственным немецким философом XIX столетия". Еще ранее в конце 1870 г. он подарит Р.Вагнеру офорт А.Дюрера "Рыцарь, смерть и дьявол", о котором напишет в комментарии к "Происхождению трагедии": "Ум, чувствующий себя безнадеж¬но одиноким, не найдет себе лучшего символа, чем "Рыцарь" Дюрера, который в сопровождении своей лошади и собаки, следует по пути ужаса, не ду¬мая о своих страшных спутниках, не озаренный никакой надеждой. Шопенга¬уэр был именно таким рыцарем Дюрера: у него не было никакой надежды, но он стремился к истине. Другого, подобного ему, нет на свете". Но ведь все это без малейшего духовного сопротивления можно сказать и о Ф. Ницше! О его судьбе. О его книгах. О посмертной трагедии его "злой мудрости". От Шопенгауэра и "Рыцаря" берет свое начало ницшевская Amor fati - "любовь к року". Героический пессимизм, без которого человечест¬во не выжило бы в XX веке. В позднем предисловии "Опыт самокритики" к "Рождению трагедии, или Эллинство и пессимизм" философ обратился к этому, употребляемому античными стоиками словосочетанию "любовь к року, к (сво¬ей) судьбе". Эта формула представляется ему способной выразить величие человека: "Является ли пессимизм необходимым признаком заката, упадка, неудачливости усталых и обессиленных мистиков? Не существует ли пессимизма силы? Интеллектуального пристрастия к тому, что есть в бытии сурово¬го, ужасающего, злого, загадочного? - пристрастия, вытекающего из благо¬денствия, из бьющего через край здоровья, из полноты существования? Быть может, есть страдания и от чрезмерной полноты - искусительная - искусительная смелость острого взгляда, жаждущая страшного, как врага, как до¬стойного врага, на котором она может испытать свою силу. На котором она может узнать, что такое страх?" (1886). В 1874-1875 гг. во фрагментах работы "Мы, филологи" он сконструировал некую модель мира, в котором будут жить "несвоевременные люди": "Над полями этого будущего не раскинутся, подобно вечной радуге, сверхчеловеческое добро и справедливость. Быть может, грядущее поколение покажется более злым, чем наше, ибо оно будет откровеннее как в дурном, так и в хорошем. Возможно, что душа его, если бы ей дано было высказаться во всей полноте и свободе, потрясла и испугала бы наши души, как если бы мы услышали голос какого-нибудь дотоле скрытого демона в природе..." Фрагмент длинный, но и небольшой цитаты из него достаточно, чтобы почувствовать, каким провидцем был Ницше. Разве не испытал мир, а Россия в особенности, потрясений и испуга с приходом каждого поколения? А каждо¬му новому поколению не приходилось ли вынужденно становиться все "откровеннее и откровеннее", дойдя в этом к концу века до полного нигилизма, "неуютнейшего из гостей", чей приход тоже предвещал веймарский мудрец? В упомянутом томе есть приложение "Библиография (расширенная) работ по философии Ницше, вышедших в России с 1892 по 2000 гг.", как и антология составленная Ю.В.Синеокой (с. 971-1007). Список насчитывает 654 наименования, хотя всеобъемлющим его нельзя назвать, многих имен явно не достает. Своеобразным дополнением является ст. Ир. Каспэ "Однажды Фридрих Ницше переоделся Фридрихом Ницше. "Ницшеана" на русском языке" ("Новое литературное обозрение", 2002, N2, с. 305-314). Кстати, с-петербургское из-во "Владимир Даль" объявило о проекте новой серии "Мировая Ницшеана". В "Библиографии" под N530 значится статья Р.Темнест "К проблеме героического мировоззрения: Солженицын и Ницше", ж. "Звезда", 1994, N6, с. 93-108. Я не читал эту статью, но мне захотелось представить себя в роли ее автора. Тем более, что оба имени имели в моей биографии куль¬товое значение: первая книга о Ницше была написана в 1970 г. (опубли¬кована через 30 лет), а о влиянии судьбы Солженицына на мою судьбу в 1974 г. я рассказал в книге "Интегральная диалогика", гл. 2 части второй. Начал бы я с любопытного, чисто случайного факта. "Возвращение в СССР" Ницше и Солженицына началось в одном и том же 1989 г., сначала скромными публикациями в не самых известных журналах (Солженицын), и в сборнике атеистической литературы "Сумерки богов": Ницше был представлен одиозной работой "Антихристианин", хотя К.Ясперс в "Ницше и христианстве" убеди¬тельно доказал, что "мышление Ницше практически определяется христианскими импульсами, хотя содержание их утрачено" (Указ. соч., М.,1994,с.41). C конца 1989 А.И.Солженицына публикуют ведущие литерат.журналы, и "правые" и "левые": ко второй половине 1993 г. опубликованы все произведения Со¬лженицына, написанные с сер. 50-х. В 1991 выходит Малое собрание сочинений в 7 тт. под эгидой "Нового мира". Появляется множество апологетических статей, в одной из них автор сравнивает изгнанника с Конфуцием. Ф.Ницше продолжают печатать в журн. тоже до 1993 г.; в 1990 выходят "Сочинения" в 2 тт., М. и "Избранные произведения" в 2 тт., М.-Л. В 1994 из-во "Пор Рояль" издает "Избранные произведения" в 3 тт., включающие менее известные сочинения философа. Изданиям сопутствует множество статей примерно в такой парадигме: "Ф.Ницше - мученик познания" (К.Свасьян). Сходство продолжилось и в том, что, получив "запретные плоды", массовый читатель быстро убедился, что они ему не по зубам. Иначе и быть не могло. Оказалось, что для чтения и, главное, понимания антикоммуниста Солженицына и "мракобеса" Ницше нужны серьезные гуманитарные знания, нужен совершенно другой уровень культурного и образовательного дискурса. Хотя бы тот, который в начале века позволял чуть ли не каждому гимназисту старших классов иметь книги Ницше в качестве настольных (может быть, поэтому в России с 1898 г. за 15 лет Ницше издавался 47 раз, включая пять собраний сочинений - до 1913 г.). В те же годы вышло свыше 40 книг и свыше 50 статей русских и зарубежных авторов, освещавших философию и личность философа в самых разнообразных аспектах. Было, кому писать и кому читать... Но за прошедшие семьдесят советских лет "образованное сословие" претер¬пело такие метаморфозы к нач. 90-х годов, что обнаружило элементарную невосприимчивость той культуры, той мысли, ну, никак не походившей на пресную жвачку, которую несколько поколений интеллигенции пережевывали в школьные и вузовские годы. Когда-то об этом процессе образно говорил мой преподаватель педагогики д.п.н. Я.С.Турбовской: "Если ребенка постоянно пичкать манной кашей, он никогда не распробует вкус мяса". Профана¬ция высшего образования в 60-е годы привела к резкому скачку численности студенческого контингента в сочетании с резким ухудшением его качества. К этому же времени оказался исчерпанным полностью запас специалистов до¬революционной формации, получивших действительно полноценное образование. Критерии подлинной образованности были утрачены. Их отсутствие сделало тип советского интеллигента абсолютной нормой. Плачевное состояние и положение в обществе интеллектуального слоя, наблюдаемое в настоящее время, полностью определилось в конце 70-х - нач. 80-х гг. Окончательная его деградация уже тогда стала свершившимся фактом. Произошло неизбежное в условиях советского строя духовное и интеллектуальное измельчание и обнищание всего общества. Принцип антиселекции, на основе которого уничтожались лучшие и последовательно выдвигались худшие, привел к замещению лучшей части нации - интеллигенции - ее суррогатом: "образованщиной". Вот этого-то и боялся Ницше, охватывая мыслью будущее всего человечества. Поэтому появилось у него идея сверхчеловека. Но этого же боялся и Солженицын! Его статья "Образованщина", написанная в янв. 1974 г. накануне ареста и высылки, пронизана такими же горькими наблюдениями и выводами, которые Ницше сделал столетием раньше применительно к Германии. Сравним несколько пассажей. Из "Сумерек кумиров", раз. "Чего недостает немцам", п.5: "Всюду в нашей стране гимназическое и университетское образование утратило главное - цель, а равно и средства ее достижения. Не империя есть цель, но само воспитание, само образование; не преподаватели гимназий, не университетские профессора, а воспитатели нужны нам - об этом-то и забыли... Нам нужны воспитатели, причем сами воспитанные, незаурядные, аристократы духа, доказавшие это и на деле, и словом, сказанным или, напротив, не сказанным, люди зрелой культуры, приносящей сладкие плоды, - а не ученые хамы, которые "вскармливают юношество" в гимназиях и университетах. Воспитателей у нас нет за редчайшим исключением, нет, стало быть, первого условия воспитания; отсюда и упадок немецкой культуры... Чем o6условлен упадок немецкой культуры? Тем, что образование уже не привилегия избранных. Он обусловлен демократизмом "всеобщего среднего", иначе - посредственного образования. Не будем забывать, что служебные льготы, предоставляемые образованным военным, буквально загоняют слишком многих юношей в учебные заведения, буквально вгоняют последние в упадок". Из "Образованщины": "По словарю Даля образовать в отличие от просвещать означает: придать лишь наружный лоск. Хотя и этот лоск у нас довольно третьего качества, в духе русского языка и верно по смыслу будет: сей образованный слой, все, что самозванно или опрометчиво зовется сейчас "интеллигенцией", называть "образованщиной"... Что искаженный труд и искалеченные люди - верю... Школьные учителя настолько задерганные, заспешенные, униженные люди, да еще в бытовой нужде, что не оставлено им времени, простора и свободы формулировать собственное мнение о чем бы то ни было, даже находить и поглощать неповрежденную духовную пищу. И не от природы и не от слабости образования вся эта бедствующая провинциальная масса так проигрывает в "одушевленности" по сравнению с привилегированной столично-научной, а именно от нужды и бесправия... ...Слово "интеллигенция", давно извращенное и расплывшееся, лучше признаем пока умершим. Без замены интеллигенции Россия, конечно, не обойдется, но не от "понимать", "знать", а от чего-то духовного будет образовано то новое слово. Первое малое меньшинство, которое пойдет продавливаться через сжимающий фильтр, само найдет себе новое определение - еще в фильтре или уже по другую сторону его, узнавая себя и друг друга. Там узнается, родится в ходе их действия. Или оставшееся большинство назовет их без выдумок просто праведниками... Не ошибемся, назвав их пока жертвенной элитой. Тут слово "элита" не вызовет зависти ничьей, уж очень беззавистный в нее отбор, никто не обжалует, почему его не включили: включайся, ради Бога! Иди, продавливайся!" Эти призывы Ницше и Солженицына не встретили отклика у современников. Напротив, обоих резко упрекали в несправедливости оценок "своей" интел¬лигенции. Нет пророка в своем отечестве... Лишь время показало, насколь¬ко они оба были правы. Книги Ницше продолжают издаваться, но уже на другом, высокоэлитарном уровне. Таков, к примеру, 735-страничный том "Рождение трагедии", М., 2001, включающий кроме первой знаменитой работы Ницше, все материалы, относящиеся к полемике, комментарии к ним и т.д., - все это усилиями переводчика-ницшеведа А.В.Михайлова. Чтение и осмысливание произведений Ни¬цше окончательно перекочевало в академические и литературоведческие круги. 100-летняя годовщина со дня смерти философа породила много новых пу¬бликаций. Из книг российских авторов я бы, пожалуй, назвал одну: оригинального, образованнейшего философа-дилетанта И.Гарина - "Ницше", М., Терра, 2000, 846 с., наиболее близкого для меня толкователя немецкого гения. Состоялось несколько конференций, симпозиумов, велись семинары по Ницше. Думаю, что эта локализация чтения и изучения имеет положительный аспект. К.Ясперс предупреждал: "всякий кто пожелает проникнуть в мысли Ниц¬ше, должен сам обладать большой внутренней силой и надежностью: в его со¬бственной душе должен звучать голос подлинного стремления к истине". Учи¬тывая преобладание в современной России индивидуумов как раз с противо¬положными качествами и ценностями, можно только радоваться, что Ницше оказался им не доступен. Иначе получатся такие "сверхчеловеки"! "Слепых" у нас еще больше, чем во времена "мученика познания". По Гегелю: "непра¬вильно понятая теория - нож в руках сумасшедшего". Полного "русского Ницше" мы тоже вряд ли будем иметь, учитывая, что полное немецкое издание на сегодняшний день составляют 24 тт. из предполагаемых 40. А.И.Солженицын иногда подогревает к себе интерес образованных читателей публицистическими книгами вроде "Двести лет вместе" ч.1, но отношение к былому кумиру давно изменилось. Восторженные дифирамбы н. 90-х годов сменились вялым снисходительным любопытством. Его интеллектуальные выкладки по праву могут быть названы "несвоевременными размышлениями" и это несвоевременность прошлого, а не будущего. Честно говоря, лу¬чше бы ему не издавать книг, вроде упомянутой. Однако, осторожность заставляет меня сказать следующее: если он оказался многократно прав в своих книгах 50-80 гг., то не окажется ли он прав опять в своих выступлениях 90-х нач. 2000гг.? И эту правоту мы поймем с запозданием, как всегда? 3. В своей воображаемой статье я бы отметил и такое сопряжение судеб Солженицына и Ницше. Пришло время того "поворота винта", который я обещал в начале статьи. Вспомним, что обе тоталитарные системы - коммунизм и на¬цизм - скрытно или явно воспроизвели в грубо-плебейской форме элитарно-аристократические идеи Ницше. Вместо гераклитовского "аристоя" к власти пришли "хой полой" - худшие из большинства. Не предупреждал ли Ницше об уже наметившейся в конце своего века опасности: приходе "грядущего хама" в маске "сверхчеловека"? Заклятые друзья до лета 1941 г, ждали момента, чтобы вернее всадить нож друг другу в спину. Гитлер оказался проворливее - и потому уже обреченнее, т.к. изначально Рейх был слабее СССР, как бы потом ни оправдывали его силой и просчетами Сталина стратегичес¬кие катастрофы 1941-1942 гг. "Железный закон тоталитаризма" гласит: в глобальном столкновении двух тоталитарных систем побеждает та система, которая наиболее тоталитарна; в глобальном столкновении тоталитарной и демократической систем в конечном итоге побеждает демократическая систе¬ма. А.Солженицын был действующим лицом этих столкновений, боролся с хи¬мерическими воплощениями идей своего предшественника-учителя. Действовал "пером и шпагой". С оружием в руках сражался против фашизма, помог побе¬де, - и был вознагражден Старшим Братом лагерем и ссылкой. Пером сражал¬ся против Старшего Брата несколько десятилетий - и был еще раз вознагражден - выслан и лишен гражданства. Не согнулся и не сломался, а продол¬жал борьбу на самом ответственном рубеже: изучал истоки происхождения тоталитаризма и катастрофы в России там, где они зародились - на фронтах Первой мировой и в Петрограде февраля-апреля 1917 г. Без полного прочтения 10-томного "Красного колеса" ныне не возможно понять русскую революцию и то, что за нею последовало. Вермонтский отшельник вернулся через много лет в Россию как триумфатор, т.к. больше всех помог крушению той системы тотала, которую когда-то защищал оружием, - и подобно веймарскому мыслителю, оказался в сумасшедшем домe с его непрерывными землетрясениями, пожарами, наводнениями. Попытался помочь советами, силой своего авторитета как-то обустроить Россию - и, как Ницше, оказался непонятым. Тот пророчески заметил о себе в последних писаниях: "Меня поймут после ближайшей европейской войны". Нам сейчас легко иронизировать и пожимать плечами, узнавая, может быть, и впрямь недостойные зрелого Солженицына его сегодняшние откровения. Но прочтите еще раз, особенно те, кто молод, вышенаписанные строки и спросите себя: а мы могли бы? а я бы мог? На ошибки нужно иметь право. Люди-титаны и ошибки делают титанические. Именно такие ошибки совершал и Ницше. Бывает, однако, такое состояние ду¬ха, что хочется остаться с ошибающимися. Ибо лучше ошибаться с Ницше и Солженицыным, чем быть правым с сегодняшними рациональными умниками; они ведь настолько хотят быть наравне с титанами, что даже мысли не допускают о своей вполне возможной неправоте. Ницше был прав и не прав, когда в поисках образца сверхчеловека сре¬ди современников, обратился к книгам Ф.М.Достоевского, считая ,что искомый тип адекватен преступникам-каторжникам из "Записок из Мертвого дома". Эти "Записки" являлись настольной книгой Ницше во время его работы над "Сумерками кумиров, а "Бесы" - во время подготовки "Атихристианина". В материалах и фрагментах Ницше, опубликованных в 1970 г. в VIII т. "Комментированного Полного собрания сочинений Ницше" на немецком языке, имя Достоевского появляется в тексте к. 1886 г. "Вернуть злому человеку чис¬тую совесть - не это ли является моим непроизвольным стремлением? - А именно злому человеку, поскольку он - сильный человек". В скобках: "При этом привести суждения Достоевского о преступниках из тюрем". Далее: "Достоевский не был не прав, когда говорил о заключенных того сибирского острога, что они составляют ценнейшую и сильнейшую составную часть русского народа". В "Сумерках кумиров", фр. 45 - самая цитируемая на рус. яз. фраза из Ницше: "Для проблемы, которая стоит здесь перед нами (т.е. оправдание типа преступника - Д.К.), немаловажно свидетельство Достоевского, единственного психолога, у кого я смог чему-либо научиться: Достоевский - одна из счастливейших удач в моей жизни, большая даже, чем открытие Стендаля. Это глубокий человек, который тысячу раз был прав в своем пренебрежении к поверхностным немцам, долго жил среди каторжников, сплошь опасных преступников, кому был закрыт путь назад в общество, и обнаружил, что эти люди совершенно не отвечают его прежним представлениям о преступниках - они были словно бы вырезанными из самого драгоценного твердого дерева, какое только произрастает на русской почве". Ницше оценивал преступника как тип сильного человека в неблагоприятных условиях, сильного человека, превращенного в больного. Его доблести объявлены обществом вне закона. Его натура не находит одобрения, и он знает, что никто не считает его ни полезным, ни нужным, он не равен другим, он изгой, презираемый и оскверняющий. "У таких натур все поступки и мысли окрашены красками подземелья, все у них становиться блеклым по сравнению с теми, чье бытие залито ярким дневным светом". Но, говорил Ницше, ведь в таком могильном воздухе обретали ученые и художники, гении и вольные умы, великие первооткрыватели... Такие люди часто отклоняются от прямой линии, носят на лбу значок вандала - не потому, что другие к ним так относятся, а потому, что сами они чувствуют ужасную пропасть, которая разделяет их от всех обыкновенных людей. Совесть не должна мучить злого человека: "злой человек" - это сильный человек, а потому его надо освободить от угрызений совести. "Угрызения совести: признак того, что характер не равен поступку". И опять ссылки на Достоевского: "Это растравление старых ран, это погружение себя в презрение к самому себе и сокрушение о себе есть болезнь, тем более, что из нее не может возникнуть "здоровье души", но возникает лишь ее новая болезненная форма..." "Однако, преступник, который, с известной угрюмой строгостью твердо несет свою судьбу, а не клевещет на свой поступок после того как он совершился, имеет больше душевного здоровья... Преступники, вместе с которыми Достоевский жил в остроге, все без исключения были несломленными натурами,- не являются ли они в сотню раз более ценными, чем "сокрушенный" (то есть сокрушающийся в своих проступках и преступлениях - Ю.Д.) христианин." Автор книги, из которой цитируются эти фрагменты, легко доказывает, что нельзя преступников из сибирского острога апологизировать как "несокрушимых", уличает Ницше в предвзятости и некорректности в отношении к тексту Достоевского, в интеллигентной наивности. Мне приходилось уже писать об этих филиппиках Ю.Давыдова и о книге А.Скрыпника "Моральное зло", М.,1992, в которой он дополняет Ю.Давыдова сведениями о физическом и психическом разложении ядра преступного мира Москвы начала XX века. И дает такое резюме: "Надо обладать очень богатым воображением, чтобы в заурядном карманнике, рядовом члене бандитской шайки или в сексуальном насильнике обнаружить черты "аристократического достоинства". Далее позволяю себе процитировать из гл. IV моей книги: "Надо обладать очень скудным воображением, чтобы в "сверхчеловеке" Ницше видеть заурядного преступника и утверждать, что криминальный мир был той средой, откуда Ницше брал готовые образцы. Как будто и в помине не было блестящей вступительной статьи К.Свасьяна к 2-томнику Ницше в 1990 году, уже упоминавшейся! Господи, да Ницше же совсем не о том пишет в вышеупомянутых строчках! Он пишет об имморализме духа а не плоти. Нераскаянность преступников - подтверждение его знаменитого тезиса amor fati - любви к року. "Моя формула для величия человека есть amor fati: не хотеть ничего другого ни впереди, ни позади, ни во всю вечность. Не только переносить необходимость, но и не скрывать ее... Являешься необходимым, являешься частицей рока, принадлежишь к целому, существуешь в целом..." И тогда - никакой трагичности в отношении жизни и своей судьбы. Раз так должно случиться, то пусть и случается, - нечего об этом даже думать. "С судьбой не поспоришь!"... Таковы герои Гомера, таков Зигфрид, таков Хаген - герои "Песни о Нибелунгах"... Таков "Рыцарь" Дюрера. Сознание преступника лишь иначе выражает тот же героический пессимизм, который воплощают эти имена. ...Как таковая концепция несокрушенной человеческой экзистенции - "любви к року" - имела и будет иметь неприходящее значение; и она допускает любое наполнение. Она действительно имморальна, но в том высоком, не обыденном смысле слова, который и пытается донести до современников Ницше" Разве мог бы величайший гуманист нашего времени Альберт Швейцер причислить Ницше к первому ряду моралистов человечества и видеть его заслугу в создании этики самосовершенствования, высшей морали жизнеутверждения, если бы не понимал именно так "иммораль" Ницше? А теперь попробуем во всех фрагментах Ницше слово "преступник" заменить словом "заключенный". Думаю, разница будет понятна: быть заключенным еще не значит быть преступником. Нам ли не знать этой простой исти¬ны с 27 миллионами репрессированных соотечественников! Зол ли заключенный любого из лагерей ГУЛАГа? Конечно, зол: всегда зол на власть, неизвестно за что его посадившую, на столь же злую охрану, на своих злых соседей-соузников: "подохни ты сегодня, а я умру завтра". Чиста ли его совесть? Он об этом даже не думает, сидят все, виновные и невиновные, категория чистой совести просто потеряла свое нравственное значение, ибо никакого воздаяния за собой не влекла - ни Божеского, ни человеческого. То же самое и с угрызениями совести, и с раскаянием: можешь признать свою вину (есть ли она, нет ли ее - значения не имеет), можешь писать письма самого унизительного свойства, можешь валяться в ногах у палачей: результат будет один и тот же, ибо Старшему Брату нужно, чтобы ты сидел - без твоего рабского труда нельзя построить коммунизм. На твоих костях. Думаю, что можно обойтись без отдельных примеров. Презираем ли заключенный обществом? Да, все советские люди видят в нем "врага народа", а после войны еще и "фашиста", предателя родины. В отличии от преступников прошлого он, даже выйдя на свободу, остается изгоем, заклейменным знаком вандала. Этот знак - залог того, что он снова может оказаться в аду подземелья. Что еще осталось? Являлись ли заключенные ГУЛАГа "ценнейшей и сильнейшей частью русского народа"? Нелегкий вопрос. Старые большевики, меньшевики, эсеры, анархисты... Наркомы, военачальники, партийные руководи¬тели... Ученые, инженеры, советские поэты и писатели... Не они ли, "чест¬ные и настоящие коммунисты", подготовили это подземелье? Рыли могилу дру¬гим, - оказалось, что и для себя. "Всякие действия обращаются на того, кто заранее расположен их претерпеть",- эта мысль Аристотеля является основой романа Т.Манна "Доктор Фаустус". Направлена она на композитора Адриана Леверкюна, который своим творчеством хочет отнять у людей "Девятую симфонию" Бетховена - наивысшее воплощение благого искусства. И все-таки в регистре советской элиты это были "лучшие" (других уже не было), т.к. принцип антиселекции настоятельно требует - уничтожать лучших, заменять их серым посредственным материалом. Уголовники оставались такими же, как и во времена Достоевского, среди них были и те, кого сами каторжники считали "отпетыми", и люди помельче, и совсем мелкие. В отличии от "вра¬гов народа" они считались "лучшими", социально-близкими, элитой среди заключенных, им позволялось устанавливать свои порядки в зонах. А остальная огромная масса? Народ. Бывший народ, превращавшийся из лучшей части нации в жуткую конгломерацию, которая впоследствии сыграла такую роль в обшей криминализации общества: от фольклора до бытовых привычек. Не его вина. И не всех. Как было выжить "сильному человеку в неблагоприятных условиях, сильному человеку, превращенному в больного?" Вспомним ницшевскую "любовь к року": "... не хотеть ничего другого ни впереди, ни позади, ни во всю вечность. Не только переносить необходимость, но и не скрывать ее..." Но ведь именно об этом писал Солженицын в "Архипелаге"! То, что ска¬зано выше о заключенных - кратчайший конспект части четвертой и главы "Зэки как нация" (название части: "Душа и колючая проволока"). "Зэк всегда настроен на худшее, он так и живет, что постоянно ждет ударов судьбы и укусов нечести. Напротив, всякое временное полегчание он воспринимает как недосмотр, как ошибку. В этом постоянном ожидании беды вызревает суровая душа зэка, бестрепетная к своей судьбе и безжалостная к судьбам чужим". "Наконец, существует сводная заповедь: не верь, не бойся, не проси! В этой заповеди с большой ясностью, даже скульптурностью отливается об¬щий национальный характер зэка". "А слова наливаются своим полным смыслом и страшный получается зарок: выжить любой ценой!... Но просто "до¬жить" еще не значит - любой ценой. "Любая цена" - это значит: ценой другого" Этот зарок - результат неизбежного растления души. А нерастленные? "А как сохраняются в лагере истые религиозные люди? На протяжении этой книги мы уже замечали их уверенное шествие через Архипелаг - какой-то молчаливый крестный ход с невидимыми свечами. Как от пулемета падают среди нас - и следующие заступают, и опять идут. Твердость, не виданная, в XX веке" (там же, с.389). Это совсем не по Ницше, считав¬шего христианство религией слабых и ничтожных. Да что он знал о концла¬герях? Группа интеллигентов на лагпункте Самарка доходит до смертного рубежа. "Идут они воровать? стучать? хнычут о загубленной жизни? Нет. Пре¬двидя близкую, уже не в неделях, а в днях, смерть, вот как они проводят свой последний бессонный досуг, сидя у стеночки: Тимофеев-Рессовский со¬бирает из них "семинар" (по другим сведениям - "коллоквиум" - Д.К.), и они спешат обменяться тем, что одному известно, а другим нет, - они чи¬тают друг другу последние лекции" (там же, с.378). Аристократы духа. Гулаговские сверхчеловеки... А ведь эти люди наверняка читали Ницше и не забыли его страницы! Наверное, успел прочитать "Заратустру" и сам Солженицын, хотя и был из другого поколения. Читал же я, ученик старших классов, во второй пол. 50-х и Шопенгауэра, и Ницше, и Л.Шестова, - книги, чудом сохранившиеся из библиотеки деда. Но и не читавшие, даже не слышавшие о Ницше, вели себя в полном соответствии с его постулатами. Игорь Гарин имел все основания в упоминавшейся книге назвать одну из глав "Инструктор героизма". "Да, лагеря были рассчитаны и направлены на растление. Но это не значит, что каждого им удавалось смять". Герои Солженицына: Георгий Тэнно из "Архипелага", Нержин и Сологдин из "В круге первом", Костоглотов из "Раково¬го корпуса", Столыпин в ретроспективной части "Августа Четырнадцатого" - ницшеанцы в лучшем смысле этого феномена XX века. Кстати, исторический П.А.Столыпин - не воплощение ли господства "све¬рхчеловека", о котором писал С.Л.Фрак в статье "Фр. Ницше и этика "любви к дальнему": "Однако это господство отнюдь не должно быть пони¬маемо как господство политическое или вообще правовое. ...Проповедуемое им господство означает просто духовное влияние, власть, приобретаемую над людьми силою выдающихся духовных качеств. Уча господству, Ницше резко отличает корыстное властолюбие мелких людей от того властолюбия, которое "приходит к чистым и одиноким и самодовлеющим вершинам". Подобное властолюбие не есть стремление подняться, возвыситься посредством власти, наоборот, оно означает, что "высокое хочет спуститься к власти", оно есть стремление к бескорыстному расширению духовной сферы своей личности, к такому воздействию на людей, на которое способны только сильные духом и которое испытывается со стороны подчиняющихся не как тягость, а как даровое участие в духовных благах воздействующего. Это властолюбие есть "дарящая добродетель". И вот к какому трагикомическому эффекту я пришел бы в конце своей не написанной статьи. Рядом с "Рыцарем" А.Дюрера, вдохновившего Ницше, может стать другой рыцарь. На нем серая броня телогрейки, чуни из старых автомобильных покрышек, рваный треух. Вместо копья - в руках лом или лопата. На коня ему не взобраться. Но сопровождающие те же: сме¬рть, дьявол и лагерные сторожевые псы. Он жалок и благороден, труслив и отважен, угодлив и беспощаден. В нем, в его душе, человеческое и бесчеловечное слились в такой крутой амальгаме, что он себя уже не различает в зеркале совести. Смерти он может сказать то же, что Смерть говорит Фаусту в набросках Пушкина: - Молчи! ты глуп и молоденек. Уж не тебе меня ловить. Ведь мы играем не из денег, А только б вечность проводить! И все-таки это рыцарь. Наш "простой советский заключенный". Рядом с Ульрихом фон Гуттеном и Шопенгауэром - Иван Денисович или Александр Исаевич. Или Даниил Леонидович Андреев, создавший в тюрьме "Розу мира". Поистине, Ницше как воспитатель понадобился в XX веке всем. И русскому религиозно-философскому ренессансу, и всей атмосф
Главная 
